Любимый Измаил
Артист Игорь Ясулович о своём детстве в Измаиле
— Нетипичная по киношным меркам внешность досталась вам от родителей-интеллигентов?
— Родители не имели отношения к искусству. Отец — военный моряк, технарь — ушел в отставку в звании инженера-капитана первого ранга. Мама всю жизнь была домохозяйкой, воспитывала нас с братом (Борис на шесть лет старше, строил корабли, потом преподавал). Папе часто приходилось менять место службы (только на моей памяти это были Баку, Очаков, Бухарест, Москва, Измаил, Таллин), мы постоянно переезжали.
— На зарплату военного тогда легко могла прожить семья из четырех человек?
— Отец окончил войну офицером, занимал хорошую должность. За границей советские военнослужащие всегда жили лучше — в Румынии оклада и пайков вполне хватало. В Измаиле просто была очень дешевая жизнь. Большую часть продуктов мы покупали оптом в колхозах, и на террасе дома всегда лежала гора арбузов. А когда в воскресенье мама возвращалась с рынка, за ней частенько шел человек в меховой шапке, неся на шее заколотого барашка. Слава богу, я не видел, как бедное животное лишали жизни...
— Переезды, наверное, неизбежно были связаны с бытовой неустроенностью? Или в те времена и жилье у офицеров было приличное?
— По-разному бывало. Баку помню смутно. В памяти остался только трехколесный велосипед, который выбросили во двор. Я сумел наладить и долго катался на нем. В Бухаресте мы жили в замечательной квартире, быт был хорошо налажен. В Измаиле тоже вроде неудобств не испытывали. Впрочем, в детстве этому и внимания-то особо не уделяешь: ты маленький — и места тебе нужно немного. В небольшом патриархальном Измаиле я постоянно пропадал на улице: интенсивного автомобильного движения тогда не было, мы с ребятами бегали к Дунаю, к крепости, которую когда-то штурмовал Суворов, играли в войну. Помню, только однажды папа привез мне из командировки ружьишко, стрелявшее пробками. В основном же мечи, шашки и ружья строгались из обыкновенных палок. И даже игрушки для новогодней елки — чудная была традиция! — делались из специальных бумажных заготовок. Наша семья занимала шикарные полдома: три большие комнаты с кухней и террасой. Во дворе — прачечная, подсобные помещения. В саду — роскошная шелковица, орех... В Таллине уже все было иначе — нам выделили маленькую двухкомнатную квартирку.
По материалам aif.ru/сентябрь 2017г/
Игорь ЯСУЛОВИЧ: «Называть меня пионером советского эротического кино не совсем справедливо — все-таки первым был Евгений Леонов»
24 сентября популярному актеру исполняется 70 лет
Игорь Ясулович — один из немногих универсальных актеров, которые одинаково успешно работают на съемочной площадке и на театральных подмостках. Когда-то он выходил на сцену вместе с Эрастом Гариным и Сергеем Мартинсоном, сегодня работает в спектаклях Генриетты Яновской и Камы Гинкаса, участвует в международных театральных проектах — например, в спектакле «Буря», поставленном руководителем лондонского Королевского театра Декланом Доннеланом.
Но если на сцене Ясулович давно и счастливо «женат», то отношения с кино у актера каждый раз напоминают бурный, но кратковременный — а потому незабываемый! — роман. На счету Игоря Николаевича более 130 фильмов и всего две или три главные роли, остальное — эпизоды. Зато какие! Вряд ли найдется человек, который не помнит его Электрона Ивановича в «Гостье из будущего», фарцовщика в «Самой обаятельной и привлекательной», Виктора Николаевича в «Бриллиантовой руке», инженера Щукина из «12 стульев», доктора Джарвиса из «31 июня», паркового служителя из «Мэри Поппинс, до свидания!», Кощея из «Лилового шара», Митрича из «Ваньки Грозного» или Суслова из «Брежнева».
«Актерская судьба переменчива — сегодня на экране одни лица, завтра возникает потребность в других. Одни быстро отходят на задний план, другим дольше везет — значит, человек нашел свою тему»
«ОТЕЦ ОТНЕССЯ К МОЕМУ ВЫБОРУ С ПОНИМАНИЕМ, А МАМА ХОТЕЛА ДЛЯ СЫНА ЛУЧШЕЙ ДОЛИ»
— Игорь Николаевич, вас не огорчает тот факт, что в кино вы снимались преимущественно в эпизодах?
— Если говорить о творческом удовлетворении, то меня вполне устраивает то, что в театре я играю Шекспира, Достоевского, Чехова. А что касается сегодняшнего кино... Тут надо просто хорошо делать свою работу — больше от тебя ничего не зависит. Если в сценарии можно хоть за что-то зацепиться, выкладывайся полностью — ведь это, помимо удовлетворения творческих амбиций, приносит еще и какой-то заработок.
Бывало, в молодые годы снимаешься в картине, а потом смотришь и переживаешь: надо же, такой хороший у меня здесь был эпизод, а его взяли и вырезали. Обидно! Но знаете, как меня учили старые актеры? С одной стороны, всегда нужно помнить, что режиссер монтирует свой фильм, а не твою роль, с другой — если лента получается стоящей, то неважно, сколько тебя на экране, — ты будешь хорош даже в самой маленькой роли. Если же кино плохое, то не дай Бог тебе все время на экране крутиться и глаза мозолить.
— Игорь Николаевич, вас не огорчает тот факт, что в кино вы снимались преимущественно в эпизодах?
— Если говорить о творческом удовлетворении, то меня вполне устраивает то, что в театре я играю Шекспира, Достоевского, Чехова. А что касается сегодняшнего кино... Тут надо просто хорошо делать свою работу — больше от тебя ничего не зависит. Если в сценарии можно хоть за что-то зацепиться, выкладывайся полностью — ведь это, помимо удовлетворения творческих амбиций, приносит еще и какой-то заработок.
Бывало, в молодые годы снимаешься в картине, а потом смотришь и переживаешь: надо же, такой хороший у меня здесь был эпизод, а его взяли и вырезали. Обидно! Но знаете, как меня учили старые актеры? С одной стороны, всегда нужно помнить, что режиссер монтирует свой фильм, а не твою роль, с другой — если лента получается стоящей, то неважно, сколько тебя на экране, — ты будешь хорош даже в самой маленькой роли. Если же кино плохое, то не дай Бог тебе все время на экране крутиться и глаза мозолить.
В роли Фирса в картине «Сад» по пьесе Антона Чехова, 2008 год
Вообще же, актерская судьба переменчива — сегодня на экране одни лица, завтра возникает потребность в других. Одни быстро отходят на задний план, другим дольше везет — значит, человек нашел своего режиссера или свою тему.
Например, тот же Вячеслав Тихонов начинал достаточно сложно, а потом, снявшись у Ростоцкого и Лиозновой, сыграл много замечательных ролей. Хотя мы, актеры, никогда до конца не бываем довольны: спросите самого востребованного из нас, и он скажет, что хотел сыграть то-то и то-то, но по каким-то причинам не смог.
— Как получилось, что вы выбрали такую непредсказуемую профессию?
— Я появился на свет в семье морского офицера, мы с родителями кочевали по всему Советскому Союзу: Куйбышев, Поти, Баку, Измаил, Таллинн... В Измаиле мой отец был начальником технического отдела Дунайской флотилии. Представляете себе, что это такое?
В любое время дня и ночи его могли вызвать на службу, поэтому дома мы его видели очень редко. Вообще, он у меня был человеком уникальным, не любил о себе говорить, и о каких-то очень важных вещах я узнал только на поминках от его друзей.
В Таллинне, где отец вышел в отставку и работал главным инженером завода, я начал ходить в школьный драмкружок. Там был замечательный педагог — актер Русского драматического театра Иван Данилович Россомахин. И я так увлекся, что решил ехать в Москву, поступать во ВГИК.
Вообще же, актерская судьба переменчива — сегодня на экране одни лица, завтра возникает потребность в других. Одни быстро отходят на задний план, другим дольше везет — значит, человек нашел своего режиссера или свою тему.
Например, тот же Вячеслав Тихонов начинал достаточно сложно, а потом, снявшись у Ростоцкого и Лиозновой, сыграл много замечательных ролей. Хотя мы, актеры, никогда до конца не бываем довольны: спросите самого востребованного из нас, и он скажет, что хотел сыграть то-то и то-то, но по каким-то причинам не смог.
— Как получилось, что вы выбрали такую непредсказуемую профессию?
— Я появился на свет в семье морского офицера, мы с родителями кочевали по всему Советскому Союзу: Куйбышев, Поти, Баку, Измаил, Таллинн... В Измаиле мой отец был начальником технического отдела Дунайской флотилии. Представляете себе, что это такое?
В любое время дня и ночи его могли вызвать на службу, поэтому дома мы его видели очень редко. Вообще, он у меня был человеком уникальным, не любил о себе говорить, и о каких-то очень важных вещах я узнал только на поминках от его друзей.
В Таллинне, где отец вышел в отставку и работал главным инженером завода, я начал ходить в школьный драмкружок. Там был замечательный педагог — актер Русского драматического театра Иван Данилович Россомахин. И я так увлекся, что решил ехать в Москву, поступать во ВГИК.
— Ваш папа-военный не возражал?
— Как раз он отнесся к моему выбору с пониманием и симпатией, а вот мама — сдержаннее. Когда мы жили в Измаиле, там был местный драматический театр, в который мы часто ходили. А отец даже консультировал режиссера и актеров, когда они взялись ставить какую-то военно-морскую пьесу, кажется, это был «Разлом» Лавренева, — учил их, как носить форму, как обращаться с оружием.
С одной стороны, его увлекал театральный мир, с другой — тогда-то мои родители и увидели, как трудно жили актеры. Неудивительно, что моя мама хотела для своего сына лучшей доли. Но что бы ни было на душе у родителей, они уважали мой выбор.
— Как раз он отнесся к моему выбору с пониманием и симпатией, а вот мама — сдержаннее. Когда мы жили в Измаиле, там был местный драматический театр, в который мы часто ходили. А отец даже консультировал режиссера и актеров, когда они взялись ставить какую-то военно-морскую пьесу, кажется, это был «Разлом» Лавренева, — учил их, как носить форму, как обращаться с оружием.
С одной стороны, его увлекал театральный мир, с другой — тогда-то мои родители и увидели, как трудно жили актеры. Неудивительно, что моя мама хотела для своего сына лучшей доли. Но что бы ни было на душе у родителей, они уважали мой выбор.
«Бывало, в молодые годы снимаешься в картине, а потом смотришь и переживаешь: надо же, такой хороший у меня здесь был эпизод, а его взяли и вырезали. Обидно!». С Алисой Фрейндлих
— Отец с матерью впоследствии гордились вами?
— У меня ведь никогда не было такого успеха, чтобы сразу взлететь в поднебесье. Когда приезжал домой, в Таллинн, соседи и знакомые рассказывали, что видели меня на экране, говорили какие-то хорошие слова. Родители, приезжая в Москву, ходили в Театр-студию киноактера, где я тогда работал, смотрели спектакли с моим участием.
— Уникальный театр — в нем тогда были собраны все звезды советского кино!
— Увы, он не блистал в плане постановок и для нас, актеров, был всего лишь подспорьем, позволяющим не терять форму. Поэтому на каждую роль назначалось несколько исполнителей: в любой момент каждого могли вызвать на «Мосфильм», и явиться туда следовало незамедлительно, а уж на спектакль кто-то приезжал и подменял тебя, от чего качество, конечно, не выигрывало. Тем не менее со временем там образовалась группа людей, которые выходили на подмостки не потому, что нужно, а потому, что им это нравилось. Я был одним из них...
— Почему же ушли из Театра киноактера?
— Мои взгляды на развитие театра совпадали с подходом Евгения Ивановича Ташкова, который был тогда главным режиссером. Но многие артисты его не поддержали, и он вынужден был уйти. После этого началась настоящая чехарда: пришел один режиссер, другой, третий... Работать стало просто невозможно. А тут как раз поступило предложение сыграть Шабельского в «Иванове» в ТЮЗе. Я с радостью согласился. Пришел на одну роль, но мне предложили остаться. С тех пор здесь и работаю. Играть в театре, где есть два таких режиссера, как Генриетта Яновская и Кама Гинкас, — большая удача.
«МИХАИЛ РОММ ЛЮБИЛ ПОВТОРЯТЬ: «ПОМОГАТЬ НАДО ТАЛАНТАМ, БЕЗДАРНОСТЬ ПРОБЬЕТСЯ САМА»
— У известного режиссера Михаила Ромма вы учились дважды — сначала на актерском, а потом на режиссерском факультете ВГИКа...
— Отец с матерью впоследствии гордились вами?
— У меня ведь никогда не было такого успеха, чтобы сразу взлететь в поднебесье. Когда приезжал домой, в Таллинн, соседи и знакомые рассказывали, что видели меня на экране, говорили какие-то хорошие слова. Родители, приезжая в Москву, ходили в Театр-студию киноактера, где я тогда работал, смотрели спектакли с моим участием.
— Уникальный театр — в нем тогда были собраны все звезды советского кино!
— Увы, он не блистал в плане постановок и для нас, актеров, был всего лишь подспорьем, позволяющим не терять форму. Поэтому на каждую роль назначалось несколько исполнителей: в любой момент каждого могли вызвать на «Мосфильм», и явиться туда следовало незамедлительно, а уж на спектакль кто-то приезжал и подменял тебя, от чего качество, конечно, не выигрывало. Тем не менее со временем там образовалась группа людей, которые выходили на подмостки не потому, что нужно, а потому, что им это нравилось. Я был одним из них...
— Почему же ушли из Театра киноактера?
— Мои взгляды на развитие театра совпадали с подходом Евгения Ивановича Ташкова, который был тогда главным режиссером. Но многие артисты его не поддержали, и он вынужден был уйти. После этого началась настоящая чехарда: пришел один режиссер, другой, третий... Работать стало просто невозможно. А тут как раз поступило предложение сыграть Шабельского в «Иванове» в ТЮЗе. Я с радостью согласился. Пришел на одну роль, но мне предложили остаться. С тех пор здесь и работаю. Играть в театре, где есть два таких режиссера, как Генриетта Яновская и Кама Гинкас, — большая удача.
«МИХАИЛ РОММ ЛЮБИЛ ПОВТОРЯТЬ: «ПОМОГАТЬ НАДО ТАЛАНТАМ, БЕЗДАРНОСТЬ ПРОБЬЕТСЯ САМА»
— У известного режиссера Михаила Ромма вы учились дважды — сначала на актерском, а потом на режиссерском факультете ВГИКа...
«За облаками — небо», 1973 год
— Михаил Ильич для меня не только выдающийся кинорежиссер и педагог, но и личность. Мы стали его студентами в ту пору, когда он переживал мучительный творческий кризис — пересматривал, переоценивал и переосмысливал все, что сделал до этого (как я сейчас понимаю, больше всего Ромм переживал по поводу картины «Убийство на улице Данте»), и приступал к работе над фильмом «Девять дней одного года». И вот он, великий режиссер, приходил к нам на лекции и читал сценарий новой картины, рассказывал, как идут дела, советовался с нами — выносил на обсуждение свой творческий процесс.
Или, бывало, приносит ему студент сценарий, по которому собирается снимать. Ромму сценарий не нравится, и мэтр убедительно объясняет, что именно. Студент остается при своем мнении. Ромм отступает, начинает читать лекцию, но, прервав ее посередине, восклицает: «Ну, не нравится мне это!». Значит, мысль о сценарии не оставляла его ни на минуту, он все время думал о том, как убедить своего упрямого студента.
— Говорят, Михаил Ильич относился к студентам, как к собственным детям...
— В доказательство приведу простой пример. Как-то меня отрядили к нему на дачу. У нас как раз начинались дипломные спектакли, а нам в это же время посчастливилось с помощью Ивана Александровича Пырьева, который был тогда председателем Союза кинематографистов, открыть Театр пантомимы при Бюро пропаганды советского киноискусства. Надо было скоординировать одно с другим, вот меня и послали к руководителю курса Ромму — договариваться.
Жил он тогда на даче в Красной Пахре, путь из Москвы не близкий: сначала надо было долго трястись на автобусе, потом еще минут 20 идти пешком. Михаил Ильич меня встретил, спрашивает: «Какая у вас проблема?». Я ему рассказал, оказалось, что все легко решается. «Ты что же, — удивился он, — только ради этого в такую даль ехал?! Все же можно было обсудить по телефону!». Еще пару минут мы с ним поговорили, и все, можно поворачивать обратно.
— Михаил Ильич для меня не только выдающийся кинорежиссер и педагог, но и личность. Мы стали его студентами в ту пору, когда он переживал мучительный творческий кризис — пересматривал, переоценивал и переосмысливал все, что сделал до этого (как я сейчас понимаю, больше всего Ромм переживал по поводу картины «Убийство на улице Данте»), и приступал к работе над фильмом «Девять дней одного года». И вот он, великий режиссер, приходил к нам на лекции и читал сценарий новой картины, рассказывал, как идут дела, советовался с нами — выносил на обсуждение свой творческий процесс.
Или, бывало, приносит ему студент сценарий, по которому собирается снимать. Ромму сценарий не нравится, и мэтр убедительно объясняет, что именно. Студент остается при своем мнении. Ромм отступает, начинает читать лекцию, но, прервав ее посередине, восклицает: «Ну, не нравится мне это!». Значит, мысль о сценарии не оставляла его ни на минуту, он все время думал о том, как убедить своего упрямого студента.
— Говорят, Михаил Ильич относился к студентам, как к собственным детям...
— В доказательство приведу простой пример. Как-то меня отрядили к нему на дачу. У нас как раз начинались дипломные спектакли, а нам в это же время посчастливилось с помощью Ивана Александровича Пырьева, который был тогда председателем Союза кинематографистов, открыть Театр пантомимы при Бюро пропаганды советского киноискусства. Надо было скоординировать одно с другим, вот меня и послали к руководителю курса Ромму — договариваться.
Жил он тогда на даче в Красной Пахре, путь из Москвы не близкий: сначала надо было долго трястись на автобусе, потом еще минут 20 идти пешком. Михаил Ильич меня встретил, спрашивает: «Какая у вас проблема?». Я ему рассказал, оказалось, что все легко решается. «Ты что же, — удивился он, — только ради этого в такую даль ехал?! Все же можно было обсудить по телефону!». Еще пару минут мы с ним поговорили, и все, можно поворачивать обратно.
«А в Лондоне собака — друг человека!». «Бриллиантовая рука», 1968 год
Он вышел за калитку меня провожать, но потом остановился: «Нет, я не могу тебя так отпустить! Пойдем, Леля замечательный борщ сварила». Лелей он называл супругу, известную актрису Елену Александровну Кузьмину. И вот Михаил Ильич сидел, держа на коленях внука, а я млел от счастья, уплетая за обе щеки борщ, который и вправду был очень вкусным. В этом он весь. Казалось бы, ну какое ему дело до мальчишки, который на дорогу туда и обратно потратил около пяти часов? Но он не мог отпустить его голодным.
— О Ромме вообще вспоминают как о человеке очень порядочном!
— Он не мог пройти мимо несправедливости, сделав вид, будто ее не заметил. После его знаменитой речи во Всесоюзном театральном обществе, с которой Михаил Ильич обрушился на писателей-антисемитов, сталинистов Кочетова и Сафонова, его убрали из ВГИКа. Видимо, тут он не смог смолчать. Хотя, вообще-то, был очень терпимым, легко прощал другим их ошибки и заблуждения.
В этом смысле показательна история о том, как студенты просили его на лекции: «Михаил Ильич, а вам нравится картина Калика «Человек идет за солнцем»?». — «Нет». — «Почему же вы тогда его защищаете?». — «Потому, — ответил Ромм, — что он талантливый человек». Кстати, Михаил Ильич любил повторять: «Помогать надо талантам, бездарность пробьется сама». Мне вообще везло на хороших людей, которые учили меня как профессии, так и жизни.
«ГАЙДАЮ НЕ ПРИШЛОСЬ УГОВАРИВАТЬ МЕНЯ РАЗДЕТЬСЯ»
— За роль инженера Щукина в фильме Леонида Гайдая «12 стульев» вас окрестили пионером советского эротического кино...
— ...что не совсем справедливо. Все-таки первым был, наверное, Евгений Леонов — помните знаменитый эпизод из «Полосатого рейса», где он убегает от тигров в чем мать родила? Просто наше кино было достаточно пуританским и обнаженка в нем встречалась редко. Зрителям же эта сцена нравится еще и потому, что приятно смотреть, как не ты, а кто-то другой оказался в неловком положении.
Он вышел за калитку меня провожать, но потом остановился: «Нет, я не могу тебя так отпустить! Пойдем, Леля замечательный борщ сварила». Лелей он называл супругу, известную актрису Елену Александровну Кузьмину. И вот Михаил Ильич сидел, держа на коленях внука, а я млел от счастья, уплетая за обе щеки борщ, который и вправду был очень вкусным. В этом он весь. Казалось бы, ну какое ему дело до мальчишки, который на дорогу туда и обратно потратил около пяти часов? Но он не мог отпустить его голодным.
— О Ромме вообще вспоминают как о человеке очень порядочном!
— Он не мог пройти мимо несправедливости, сделав вид, будто ее не заметил. После его знаменитой речи во Всесоюзном театральном обществе, с которой Михаил Ильич обрушился на писателей-антисемитов, сталинистов Кочетова и Сафонова, его убрали из ВГИКа. Видимо, тут он не смог смолчать. Хотя, вообще-то, был очень терпимым, легко прощал другим их ошибки и заблуждения.
В этом смысле показательна история о том, как студенты просили его на лекции: «Михаил Ильич, а вам нравится картина Калика «Человек идет за солнцем»?». — «Нет». — «Почему же вы тогда его защищаете?». — «Потому, — ответил Ромм, — что он талантливый человек». Кстати, Михаил Ильич любил повторять: «Помогать надо талантам, бездарность пробьется сама». Мне вообще везло на хороших людей, которые учили меня как профессии, так и жизни.
«ГАЙДАЮ НЕ ПРИШЛОСЬ УГОВАРИВАТЬ МЕНЯ РАЗДЕТЬСЯ»
— За роль инженера Щукина в фильме Леонида Гайдая «12 стульев» вас окрестили пионером советского эротического кино...
— ...что не совсем справедливо. Все-таки первым был, наверное, Евгений Леонов — помните знаменитый эпизод из «Полосатого рейса», где он убегает от тигров в чем мать родила? Просто наше кино было достаточно пуританским и обнаженка в нем встречалась редко. Зрителям же эта сцена нравится еще и потому, что приятно смотреть, как не ты, а кто-то другой оказался в неловком положении.
С Игорем Квашой, Леонидом Броневым, Инной Чуриковой и Александром Абдуловым в картине Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен», 1979 год
— Леонид Гайдай долго уговаривал вас раздеться?
— Он долго готовился к этому разговору, придумывал аргументы, которые должны меня убедить, — ему почему-то казалось, что я буду отчаянно сопротивляться. Но когда он подошел ко мне, я сразу понял, о чем пойдет речь, и выпалил: «Леонид Иович, я согласен!». Так что нам осталось оговорить детали — «хореографию» этой сцены (как мне надо выбежать, как поскользнуться) мы репетировали полдня и только потом начали снимать.
— Какие воспоминания сохранились у вас о тех съемках?
— Хорошо помню, что в тот день было безумно жарко, поэтому я в отличие от других членов съемочной группы был в выгодном положении — во-первых, мокрый, во-вторых, в пене. Да еще и пена была какая-то импортная, ароматная, в то время очень дефицитная. Тогда все добывалось с большим трудом. И когда снимались совместные картины, гримеры из других стран оставляли нашим гримерам то тон какой-то особенный, то шампунь, то пену для ванны.
— В силу определенных — пикантных! — причин эта роль была просто обречена на успех. А у вас случались творческие удачи, когда вы не ожидали от своей работы многого, а она вопреки всему вдруг «выстреливала»?
— Леонид Гайдай долго уговаривал вас раздеться?
— Он долго готовился к этому разговору, придумывал аргументы, которые должны меня убедить, — ему почему-то казалось, что я буду отчаянно сопротивляться. Но когда он подошел ко мне, я сразу понял, о чем пойдет речь, и выпалил: «Леонид Иович, я согласен!». Так что нам осталось оговорить детали — «хореографию» этой сцены (как мне надо выбежать, как поскользнуться) мы репетировали полдня и только потом начали снимать.
— Какие воспоминания сохранились у вас о тех съемках?
— Хорошо помню, что в тот день было безумно жарко, поэтому я в отличие от других членов съемочной группы был в выгодном положении — во-первых, мокрый, во-вторых, в пене. Да еще и пена была какая-то импортная, ароматная, в то время очень дефицитная. Тогда все добывалось с большим трудом. И когда снимались совместные картины, гримеры из других стран оставляли нашим гримерам то тон какой-то особенный, то шампунь, то пену для ванны.
— В силу определенных — пикантных! — причин эта роль была просто обречена на успех. А у вас случались творческие удачи, когда вы не ожидали от своей работы многого, а она вопреки всему вдруг «выстреливала»?
Инженер Щукин, «12 стульев», 1971 год. «Зрителям эта сцена нравится еще и потому, что приятно смотреть, как не ты, а кто-то другой в неловком положении оказался»
— Одна такая история связана у меня как раз с киностудией имени Александра Довженко, на которой Григорий Липшиц снимал фильм «Обратной дороги нет». Сценарий был очень хороший, а вот условия съемок довольно сложные: все действие крутится вокруг обоза, который на протяжении трех серий все идет, идет и идет.
Мне казалось, что на экране это может выглядеть монотонно, тягуче и скучно. Хотя у нас был замечательный оператор Сурен Шахбазян и директор картины, о котором в кинематографической среде рассказывали легенды. Говорят, однажды в Киеве он повернул первомайскую демонстрацию, которая шла на Крещатик к правительственным трибунам, провел ее туда, где стояла съемочная группа с камерой (для фильма нужен был такой кадр), и лишь после этого зигзага колонна продолжила свой путь.
Мы тогда почти три месяца просидели в Крыму — снимали в горах, в лесах. Потом был перерыв, после которого должны были продолжить под Киевом, в Конче-Заспе. Помню, приехали мы туда весной, смотрим: местные жители ходят и обмахиваются ветками. Оказывается, весна, разлив — просто тучи мошкары. Приехали на берег реки, поставили камеру, а нас в объектив не видно! Снова разъехались по домам, а еще через месяц вернулись и досняли все оставшиеся эпизоды. Перед премьерой я сильно волновался, но уже после первой серии ко мне стали подходить знакомые и говорить: «Слушай, такое кино интересное! А чем там дело кончится?». Оказалось, что режиссеру удалось удерживать внимание зрителей от первой до последней минуты.
— За счет чего, как вы думаете?
— Наверное, дело в том, что мы там не столько играли, сколько жили в кадре.
— Одна такая история связана у меня как раз с киностудией имени Александра Довженко, на которой Григорий Липшиц снимал фильм «Обратной дороги нет». Сценарий был очень хороший, а вот условия съемок довольно сложные: все действие крутится вокруг обоза, который на протяжении трех серий все идет, идет и идет.
Мне казалось, что на экране это может выглядеть монотонно, тягуче и скучно. Хотя у нас был замечательный оператор Сурен Шахбазян и директор картины, о котором в кинематографической среде рассказывали легенды. Говорят, однажды в Киеве он повернул первомайскую демонстрацию, которая шла на Крещатик к правительственным трибунам, провел ее туда, где стояла съемочная группа с камерой (для фильма нужен был такой кадр), и лишь после этого зигзага колонна продолжила свой путь.
Мы тогда почти три месяца просидели в Крыму — снимали в горах, в лесах. Потом был перерыв, после которого должны были продолжить под Киевом, в Конче-Заспе. Помню, приехали мы туда весной, смотрим: местные жители ходят и обмахиваются ветками. Оказывается, весна, разлив — просто тучи мошкары. Приехали на берег реки, поставили камеру, а нас в объектив не видно! Снова разъехались по домам, а еще через месяц вернулись и досняли все оставшиеся эпизоды. Перед премьерой я сильно волновался, но уже после первой серии ко мне стали подходить знакомые и говорить: «Слушай, такое кино интересное! А чем там дело кончится?». Оказалось, что режиссеру удалось удерживать внимание зрителей от первой до последней минуты.
— За счет чего, как вы думаете?
— Наверное, дело в том, что мы там не столько играли, сколько жили в кадре.
«Она что, с Урала?». С Татьяной Васильевой в фильме «Самая обаятельная и привлекательная», 1985 год
Не в возвышенном, а в буквальном смысле слова. Например, если снималась сцена Коли Олялина и Коли Мерзликина, остальные не уходили, а продолжали что-то делать на втором плане — разжигали костер, варили в котле кашу, сидели на телегах, разговаривали. В общем, было полное погружение в материал. И каждая сцена снималась, как и положено, с нескольких точек.
— Вы там, кажется, и новую профессию освоили?
— Да, пришлось выучиться на сапера. Я играл подрывника Бертолета, а в одной из сцен мне, наоборот, нужно было разминировать часть минного поля, чтобы по нему мог пройти обоз. Делали это во время войны при помощи щупа — такой палочки с проводами. Можно было взять готовый прибор, но я прямо в кадре этот самый щуп смастерил. И зритель поверил, что я действительно мог бы работать подрывником.
— Как к вашей сложной профессии относится супруга?
— Наталья Юрьевна имеет к театру непосредственное отношение — она искусствовед, преподает историю сценографии и историю искусств в Школе-студии МХАТ. В этом году исполняется полвека, как мы знаем друг друга: нас в 1961 году познакомил наш общий друг Всеволод Абдулов — с Наташей они дружили с детства. Сева был уверен, что мы понравимся друг другу, и оказался прав. Наташина семья сразу приняла меня как своего. Мне нравилось бывать у них в доме, атмосфера которого напоминала дом моих родителей. Помню, однажды после гастролей отец Наташи показал мне стопку счетов за телефонные переговоры и спросил: «У тебя, наверное, столько же?». Так оно и было. В общем, мы поняли, что пора жениться.
/Людмила ГРАБЕНКО , «Бульвар Гордона» № 38 (333), 20 сентября 2011/
Не в возвышенном, а в буквальном смысле слова. Например, если снималась сцена Коли Олялина и Коли Мерзликина, остальные не уходили, а продолжали что-то делать на втором плане — разжигали костер, варили в котле кашу, сидели на телегах, разговаривали. В общем, было полное погружение в материал. И каждая сцена снималась, как и положено, с нескольких точек.
— Вы там, кажется, и новую профессию освоили?
— Да, пришлось выучиться на сапера. Я играл подрывника Бертолета, а в одной из сцен мне, наоборот, нужно было разминировать часть минного поля, чтобы по нему мог пройти обоз. Делали это во время войны при помощи щупа — такой палочки с проводами. Можно было взять готовый прибор, но я прямо в кадре этот самый щуп смастерил. И зритель поверил, что я действительно мог бы работать подрывником.
— Как к вашей сложной профессии относится супруга?
— Наталья Юрьевна имеет к театру непосредственное отношение — она искусствовед, преподает историю сценографии и историю искусств в Школе-студии МХАТ. В этом году исполняется полвека, как мы знаем друг друга: нас в 1961 году познакомил наш общий друг Всеволод Абдулов — с Наташей они дружили с детства. Сева был уверен, что мы понравимся друг другу, и оказался прав. Наташина семья сразу приняла меня как своего. Мне нравилось бывать у них в доме, атмосфера которого напоминала дом моих родителей. Помню, однажды после гастролей отец Наташи показал мне стопку счетов за телефонные переговоры и спросил: «У тебя, наверное, столько же?». Так оно и было. В общем, мы поняли, что пора жениться.
/Людмила ГРАБЕНКО , «Бульвар Гордона» № 38 (333), 20 сентября 2011/
