31.10.2011
(Продолжение)
Четвертая часть наших очерков была посвящена изучению обстоятельств, которые привели к отставке Александра Пушкина из МИДа и ссылки его в Михайловское. Свою жизнь там он называет «нелепым существованием». Он всерьез намеревался бежать за границу и несколько месяцев не оставлял попыток уехать туда под предлогом лечения аневризма. Но позже ему, неожиданно для себя самого, вновь пришлось окунуться в «бессарабские сюжеты».
Вновь на юг
В начале весны 1828 г. в Санкт-Петербурге стали циркулировать слухи о предстоящей поездке Александра Пушкина на Кавказ. Причем, «утечка» информации исходила из Третьего отделения. 5 марта 1829 г. на стол шефу Третьего отделения Бенкендорфу легла записка: «Пушкин выехал отсюда по подорожной, выданной из Военно-губернаторской канцелярии на основании свидетельства частного пристава Моллера». В этой записке указывается направление поездки — Кавказ. Но при ближайшем рассмотрении ситуации выясняются любопытные обстоятельства. Во-первых, Александр Пушкин почему-то отправился 1 мая 1829 г. из Москвы на Кавказ не по старинному, известному еще со времен Петра Великого Тифлисскому тракту — Москва-Богородицк-Ефремов-Елец-Задонск-Воронеж-Ставрополь, а на Курск и Харьков. Шла русско-турецкая война 1828-1829-х гг., и по этому тракту двигались войска как на Кавказ, так и на Балканы. Если поездка Пушкина, как считают исследователи, носила нелегальный характер, и за ним «во исполнение высочайшего повеления» был учрежден тайный полицейский надзор, то избранный им маршрут являлся самым рискованным.
Во-вторых, вызывает вопросы и момент выезда Александра Пушкина из Москвы. Дело было в том, что, как сообщали «Московские ведомости», с конца апреля 1829 г. и чуть не до середины мая почтовый тракт Москва-Тифлис был закрыт «из-за разлива рек в России». Тем не менее это не остановило поэта. В чем же дело?
В феврале 1829 г. в Петербург, прослышав о возвращении императора Николая I из действующей армии, приехал прославленный генерал, герой Отечественной войны 1812 г., член Государственного Совета генерал Николай Николаевич Раевский. Выйдя в отставку, как пишет Денис Давыдов, Раевский жил в своем поместье в Киевской губернии Чигиринского уезда, «не создавая вокруг себя и своего имени шума». Понятно, почему. Генерал слыл вольнодумцем, знал о существовании тайных обществ, общался с многими из тех, кто выступил в декабре 1825 г. на Сенатской площади. А тут последовал еще один удар. М.Г. Воронцов — новороссийский и бессарабский губернатор — довел до сведения императора Николая I, что младший сын генерала — Александр — якобы стал осуждать начавшуюся русско-турецкую войну и критикует действия правительства. Николай I велел выслать Александра Раевского из Одессы в его имение на Полтаву. Однако отец считал, что «несчастная страсть сына к графине Воронцовой вовлекла его в поступки неблагоразумные», и надеялся убедить царя, «что хотя любовные безумства неприличны, но извинительны, а политические обвинения графа Воронцова, предъявленные сыну, — донос и клевета».
Именно при таких обстоятельствах в феврале 1829 г. и состоялась встреча в Петербурге генерала Николая Раевского с Александром Пушкиным, у которого был свой счет к графу М.Г. Воронцову.
Тайна семьи Браницких
Елизавета Воронцова-Браницкая считалась не только одной из самых очаровательных, но и опытных в амурных делах женщин своего времени. В рукописях Пушкина сохранилось более 30 рисунков с ее изображением, ей было посвящено немало стихов. Считается, что Воронцова-Браницкая является одним из прототипов Татьяны в его романе «Евгений Онегин». Однако есть серьезные основания предполагать, что роль Браницкой при муже-губернаторе была «многофункциональной». Фактически руками Елизаветы Ксаверьевны была уничтожена резидентура русской разведки на юге России, которую возглавлял подполковник Иван Петрович Липранди и в «круг» которого входил и Александр Пушкин. В январе 1826 г. Липранди был арестован, доставлен в Петербург, но 19 февраля 1826 г. его освободили с так называемым оправдательным аттестатом. Липранди тоже пытался распутать нити интриги.
Сопоставление фактов и некоторых обстоятельств выводило его на агентурную сеть, которая, видимо, была создана на юге англоманом-губернатором М.Г. Воронцовым. В Белой Церкви — родовом гнезде Воронцовой-Браницкой — располагались воинские части, во время инспекции готовилось покушение на императора Александра I. В имении Браницких собирались декабристы, там бывали Муравьев-Апостол, Пестель, Волконский. Накануне восстания Черниговского полка многие декабристы присутствовали на балу у Браницких. Более того, существующие исторические документы позволяют утверждать, что Елизавета Ксаверьевна была в курсе планов декабристов, которые в случае победы намеревались «распустить» Российскую империю, признать независимость Польши и Финляндии. А на остальной территории империи создать 14 «республик»: Ботническая (столица Санкт-Петербург), Балтийская (Великий Новгород), Заволжская (Ярославль), Западная (Вильно), Днепровская (Смоленск), Бужская (Киев), Черноморская (Одесса), Окинская (Москва), Украинская (Харьков), Низовская (Саратов), Камская (Казань), Кавказская (Тифлис), Обийская (Тобольск), Ленская (Иркутск). Во главе «Черноморской республики», которая должна была бы тяготеть к Польше, мог оказаться губернатор граф М.Г. Воронцов.
И вот в положении Александра Пушкина оказался младший сын генерала Николая Раевского — Александр. И на сей раз граф Воронцов действовал испытанным способом: организовал политический донос на Раевского. Вскоре последовало высочайшее повеление о немедленной высылке Раевского в Полтаву, к отцу «за разговоры против правительства и военных действий».
Миссия генерала Раевского
Попасть на прием к императору даже члену Государственного Совета, каковым числился до своей смерти Николай Раевский, было непросто. Целый месяц он ждал аудиенции у царя. Когда было получено согласие на аудиенцию, Раевскому был категорически запрещено говорить с императором о сыне Александре, равно как и о Волконском с женою, да и вообще о политике. Вот почему у него возник план довести до сведения императора информацию «самого конфиденциального свойства», которой располагал сын Александр. Кстати, на это намекает в своем письме к брату в Тифлис, датированным 28 апреля 1829 г., Екатерина Николаевна Орлова: «Пушкин, который увидит брата А. и который только что приехал из Петербурга в Москву, вероятно, расскажет тебе все то, что ты захочешь узнать».
Таинственные намеки, содержавшиеся в письмах самого генерала Раевского и его родственников, указывают на нечто большее, связанное с историей Александра, нежели «роман» с Воронцовой. Судя по всему, прославленный генерал в беседах с Пушкиным со ссылкой на рассказы сына, высказал подозрения, что против императора «что-то на юге готовится».
Было известно, что после коронации в 1826 г. Николая I на Украине намечено провести военные маневры, на которых впервые должны были принять участия части польской армии, которые сражались под знаменами Наполеона против России. В случае устранения во время маневров от власти Николая I, власть могла быть передана Константину Павловичу, которого готовились провозгласить королем Польши. То есть так мог быть осуществлен — но и ином виде — сценарий декабристов.
Положение усугублялось еще и тем обстоятельством, что таинственность, связанная со смертью Александра I, появление первых слухов о его «перевоплощении» в Федора Кузьмича, били по авторитету правящего монарха. Вызывала подозрение и настойчивость, с которой граф М.Г. Воронцов добивался назначения одного из потомков Браницких Ксаверия, служившего в Ахтырском полку адъютантом царя. Забегая вперед, отметим, что после событий 1830 г. император Николай I «заочно» приговорил Ксаверия к каторге и конфисковал его имения. Однако Ксаверия Браницкого успели предупредить из Петербурга. Он заложил перед отъездом большую часть своего имущества и вывез во Францию крупные средства.
Таким образом, возможность визита Пушкина к Александру Раевскому в Полтаву выглядит правдоподобно. Он должен был получить свидетельства о заговоре из первых уст. Контуры такого плана можно найти у самого поэта, который вскоре после встречи в Петербурге с генералом Николаем Раевским сделал стихотворную приписку в письме А.П. Керн к сестре Елизавете Полторацкой: «Когда помилует нас Бог, когда не буду я повешен, то буду я у ваших ног в тени украинских черешен».
Но, судя по всему, генерал Алексей Ермолов, которого Пушкин посвятил в происходящее, отсоветовал поэту ехать на Украину, дабы своим появлением не вызвать подозрений у Воронцовой-Браницкой, а сам взял на себя роль информатора Николая I.
Так оно и случилось. После коронации в августе 1826 г. император сначала выехал в Берлин и только поздней осенью провел в Елисаветграде, в 40 верстах от Бовтышки, где жил генерал Николай Раевский. Малые военные маневры прошли, но без участия польских частей. Когда окрыленный надеждами генерал вновь приехал просить императора облегчить участь его дочери в Сибири в знак благодарности на оказанную «услугу», то император все «заслуги» усматривал все же в действиях генерала Ермолова, а не Раевского. Не случайно вскоре после подавления польского восстания 1830 г. Ермолова ввели в члены Госсовета. Однако генерал так и ни разу не посетил его заседания, поскольку ему было известно, что осенью 1829 г. «старик Раевский скончался в своем имении от горя».
... И дальше на Кавказ
В ранней редакции «Путешествия в Арзрум» Александр Пушкин следующим образом описал причины своего путешествия на Кавказ: «В 1829 г. отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей. Приехав в Тифлис, я уже никого из них не нашел. Армия выступила в поход. Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у е. с. графа Паскевича-Эриванского позволения приехать в Армию».
Однако в объяснительном письме в ноябре 1829 г. шефу Третьего отделения Бенкендорфу поэт дает совершенно иную интерпретацию причин поездки на Кавказ: «С глубочайшим прискорбием я только что узнал, что его величество недоволен моим путешествием в Арзрум. Снисходительная и просвещенная доброта Вашего превосходительства и участие, которое Вы всегда изволили мне оказывать, внушает мне смелость вновь обратиться к Вам и объясниться откровенно. По прибытии на Кавказ я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь.... Я понимаю теперь, насколько положение мое было ложно, а поведение опрометчиво; но, по крайней мере, здесь нет ничего, кроме опрометчивости. Мне была бы невыносима мысль, что моему поступку могут приписать иные побуждения. Я бы предпочел подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью, и это не пустые слова». Действительно, как мы видим, это были не пустые слова великого русского поэта.
(продолжение следует)
Автор - Станислав Тарасов/"Российские вести"/
|
